Термин «хрущёвские гонения», который намеренно взят у меня в кавычки, - клише, широко используемое ныне как официальными идеологами МП, так и выступающими в этой роли представителями отечественной исторической науки.
Впрочем, гораздо ранее он проник на Запад, где без должной критической оценки стал широко использоваться тамошними советологами и историками России
Предмет настоящего выступления, со одной стороны, связан с хронологическим продвижением моих церковно-исторических эссе, которые я приурочиваю к ежегодным международным научно-богословским конференциям [2], проводимым Свято-Филаретовским институтом, а с другой, имеет непосредственное отношение к теме настоящей встречи, поскольку антирелигиозная компания в нашей стране, связанная с предложенной Н. С. Хрущёвым программой построения коммунизма в СССР, явила нам как саму возможность, так и яркие примеры мирного и непримиримого противления злу в церкви и обществе.
Но сначала я хочу обратить ваше внимание на сам термин «хрущёвские гонения», который намеренно взят у меня в кавычки как клише, широко используемое ныне как официальными идеологами Московской Патриархии, так и выступающими в этой роли представителями отечественной исторической науки [3]. Впрочем, гораздо ранее, получив в нашей стране распространение, что называется, на бытовом уровне в клерикальных кругах, он проник на Запад, где без должной критической оценки стал широко использоваться тамошними советологами и историками России [4].
Традиционно гонениями на христиан именуется политика, проводившаяся Римской империей, начиная с Нерона, возложившего в 64 г. н.э. на них вину за пожар в Риме, вплоть до Миланского эдикта соправителей Константина и Лициния, объявившего в 313 г. веротерпимость, продолжавшуюся три десятилетия, вплоть до того времени, пока наследники Константина не взяли курс на полное замещение христианством в качестве государственной религии былого имперского культа. Для этой политики, как известно, было характерно объявление христианства «религией незаконной» (religio illicita), что, прежде всего, было связано с отказом христиан по религиозным мотивам участвовать в официальном культе с воздаванием статуе цезаря божеских почестей. Такое поведение, соответственно, вызывало со стороны государства известные санкции, что приводило к мученической кончине стойких свидетелей веры и к немалому числу отпадений нестойких в ней людей, ранее вошедших в церковь Христа [5]. Другое масштабное гонение на христиан в древности, вызвавшее многотысячные жертвы с их стороны, имело место в Персии, начавшись в 342 г., поскольку её царь Сапор II увидел в них агентов, ставшей враждебной ему Римской империи. Вспыхнув с новой силой при Бараме V в 420 г. и продолжаясь 30 лет, оно практически привело к физическому уничтожению Персидской церкви. Что касается Нового времени, то характер гонения носило преследование сохранившего верность церкви духовенства после Великой революции во Франции в период якобинской диктатуры 1793-1794 годов. А в ХХ веке так может быть охарактеризован террор в отношении духовенства в ходе Мексиканской революции или же террор в связи с религиозной практикой, развязанный в коммунистической Албании после провозглашения её в 1966 г. атеистическим государством. Понятно, что особого упоминания здесь заслуживают те представители духовенства и церковные активисты, что стали жертвами коммунистического террора в советской России, СССР и других «социалистических» странах, притом что среди них мы встретим немало и сознательных исповедников веры.
Не то было в пост-сталинском СССР, где с началом хрущёвской Оттепели при одновременном усилении коммунистической идеократии в политическом отношении наступили времена, как говорили люди, пережившие ленинский и сталинский террор, «вегетарьянские». В свою очередь антирелигиозная компания, контуры которой обозначились ещё в 1954 г. с занятием Хрущёвым поста первого секретаря ЦК КПСС, и в полной мере развернувшаяся в 1958-1964 гг., когда он полностью сосредоточил в своих руках все рычаги управления Советским государством, проводилась как, с одной стороны, часть «восстановления ленинских норм» в партийном руководстве, но главное, ввиду воистину религиозного пафоса его коммунистического романтизма и марксистско-ленинской ортодоксии. Марксов тезис об отмирании религии по мере развития социализма он рассчитывал во многом (хотя, очевидно, далеко не во всём) воплотить в жизнь в связи с объявленной им на XXII съезде КПСС программой построения коммунизма за 20 лет (в 1961-1981 гг.). Если теперь внимательно изучить тогдашние партийные документы, то речь шла о, в общем-то, довольно скромной экономической задаче достижения советским народом уровня жизни и потребления, который к тому времени уже давно был достигнут индустриальными странами с нормальной, т.е. капиталистической экономикой. Другое дело, что в условиях извращённой экономики с тотальным обобществлением средств производства, когда практически всё народное хозяйство было в руках государства, к тому же взявшего курс на его резкую милитаризацию, эти планы представлялись утопическими, а партийными пропагандистами преподносились в прямо-таки эсхатологическом свете. Общеизвестно, что инициированная Хрущёвым антирелигиозная компания проходила под прикрытием драконовского ещё сталинского советского законодательства о религиозных культах, усиленного соответствующими партийными и правительственными актами, более того, она проводилась в условиях столь характерных как для дореволюционной Российской империи, так и для СССР, да и (увы!) для пост-коммунистической России грубого администрирования и чиновничьего произвола. Тем не менее, в отличие от прежних советских эпох, когда защита верующими своего конституционного права на свободу совести безжалостно подавлялась (в период красного террора, антирелигиозных компаний 1922 и 1930 гг., и, наконец, в «большой» террор 1937 г.), теперь она могла уже вестись эффективно, что наглядно показала та же народная защита в 1962-1963 гг. Почаевской лавры. Но то, что менее половины храмов РПЦ (5541 из 13414) были закрыты в 1958-1964 гг., так же как было закрыто большинство монастырей (40 из 56) и семинарий (5 из 8) [6], явилось не только результатом курса тогдашней власти на минимизацию религии и, прежде всего, православия, в жизни советского общества, но и требующего ещё специального научного изучения коллаборационизма значительной части тогдашней иерархии Московского Патриархата.
Однако, когда в перестроечные годы, сперва тихо и кулуарно, а затем всё громче, пока он не превратился в нынешний идеологический штамп, стал звучать термин «хрущёвские гонения», то в первую очередь как пример оных называлось даже не это, и не другие примеры административного произвола, например, резкое усиление налогового бремени на легальные церковные доходы, прежде всего, от свечной торговли, а приходская «реформа» 1961 г., проведённая, кстати, руками Московской Патриархии, когда не кто-нибудь, а впервые в новейшей истории РПЦ собранный Архиерейский Собор передал хозяйственно-распорядительные функции в приходах от настоятелей формально в руки приходских советов, а реально старостам, назначавшимся в материально рентабельных культовых единицах из лиц, рекомендуемых или, в любом случае, безусловно, одобряемых соответствующими властными структурами в лице областных управлений КГБ и уполномоченных Совета по делам Русской православной церкви при Совете Министров СССР. Опять же это событие требует глубокого научного изучения в плане выявления реальных мотивов данного акта. Дело в том, что и епископат, и настоятели многолюдных приходов в то время были в абсолютном своём большинстве вполне подконтрольны указанным органам. Очевидно, что речь здесь в первую очередь шла о перераспределении коррупционных каналов, что было преподнесено советскому руководству со стороны вышеозначенного Совета, как, с одной стороны, «восстановление социалистической законности», а с другой как возможность усиления государственного контроля за религиозной жизнью в стране. Но как бы то ни было, мы видим, что восстановление в 1988 г. и значительная трансформация в дальнейшем прежнего, утвердившегося в послевоенные годы, строя внутрицерковных коррупционных отношений, когда приходы становятся кормушками настоятелей, отстёгивающих дань правящим архиереям, ставшим полноценными церковными феодалами, послужила лишь полной коррозии церковного организма, в котором не были восстановлены канонические нормы управления, принятые Священным Собором Православной Российской Церкви 1917-1918 гг., что позволило бы существенно минимизировать указанное уродливое явление. Вот почему термин «хрущёвские гонения» есть бессовестная идеологема, которой не должно быть места в честной церковно-исторической науке.
Но что же следует предпринять историкам, решившим обратиться к теме антирелигиозной компании в СССР, связанной с именем Хрущёва? Прежде всего, им надо поспешить, пока ещё живы многие непосредственные свидетели событий сорока с лишним летней давности, что наряду с изучением доступных архивных документов (увы, но кое что теперь из них является недоступным) и многочисленных пропагандистских и квази-научных публикаций того и последующего времени, позволит иметь всестороннюю картину этого интересного как с церковно-исторической, так с духовной точки зрения феномена.
Однако здесь сначала следует решить две методологические задачи. Первая – определение хронологических рамок исследования. Очевидно, что, зафиксировав характер религиозной политики Сталина, как она сложилась с началом советской экспансии в 1939 г. и до ухода летом 1953 г. с политической сцены главного её проводника Л. П. Берии, в качестве исходной исторической вехи здесь следует обозначить известное постановление ЦК КПСС от 5 июля 1954 г. «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах по её улучшению», которое, хотя ввиду борьбы внутри Президиума ЦК КПСС в своё время и не было реализовано, всё же обозначило смену идеологического курса, нашедшего своё полное осуществление после сосредоточения в руках Хрущёва всей полноты партийно-государственной власти в период 1958-1964 годов. Однако его отстранение от руководства СССР в октябре 1964 г. отнюдь не означало ещё смены идеологических и административных вех в советской религиозной политике, поскольку в период 1965-1972 гг. происходила фиксация «успехов», достигнутых в результате ранее проведённой бурной антирелигиозной компании внутри страны и нового (открывшегося в 1961-1963 гг.) использования религиозного фактора во внешней политике. Встаёт вопрос: почему 1972 или 1973 г. взяты мной для обозначения нового этапа отечественной церковной истории, причём, скажу сразу, этапа, по моим воззрениям, продолжающегося по сей день. Дело в том, что указанные годы, это, с одной стороны, начало хельсинского процесса, когда усиленно готовилось Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе с его знаменитой третьей корзиной, касавшейся гуманитарных прав, в том числе и права на свободу совести и религиозную деятельность. Но главное, именно тогда под руководством председателя КГБ Ю. В. Андропова, о чём ещё предстоит немало сказать, стала разрабатываться новая, имперская по сути, идеологическая парадигма, которая была призвана прийти постепенно на смену шедшей к очевидному банкротству коммунистической утопии в целях сохранения СССР. Определенную роль в этом должна была сыграть и РПЦ-МП, прежде всего для укрепления слабых звеньев Советской империи, каковым в первую очередь рассматривалась Западная Украина. Показателем новой советской религиозной политики стал тот общеизвестный факт, впрочем, не получивший в своё время адекватного анализа, что как раз в 1973 г. несмотря на пропагандистский тезис об СССР как о стране массового атеизма, резко, в два с лишним раза был увеличен контингент учащихся духовных школ Московского Патриархата, так что их число стало даже больше того, что было 50-е гг., причём львиную их долю как раз и составили выходцы из Галиции. Что же касается моего тезиса о продолжении этого периода в нашей стране до сего дня, то отмечу, что, несмотря на развал СССР, явившейся результатом (во всяком случае, в России) не столько народного движения, сколько трансформации региональных коммунистических элит на фоне острого экономико-политического кризиса 1991 г., нео-имперский идеологический вектор сохранил своё значение, причём в последние годы произошло его заметное усиление, связанное с приходом к государственной власти в России идейных наследников Андропова, тогда как церковная власть в ней крепко держится духовными наследниками его главного церковного конфидента, с которым он обсуждал проблемы смены идеологических вех – митрополита Никодима (Ротова).
Вторая методологическая задача – это чёткое национальное разграничение при изучении исторического процесса. Поскольку в России, на Украине, в Белоруссии, и в Бессарабии (тогда Молдавской ССР), где была сосредоточена основная масса приходов РПЦ-МП (причем на РСФСР приходилась только их треть) то же закрытие храмов проходило в разной пропорции. Большинство их было закрыто как раз именно в центральных и восточных областях Украины и в Белоруссии, что, очевидно, во многом было связано с ментальностью местных партийных кадров. То же касается и закрытия монастырей. В связи с эти отметим, что в РСФСР как было к 1947 г. две обители (Троице-Сергиева лавра и Псково-Печёрский монастырь), так и оставалось вплоть до 1983 г., когда началось возрождение Свято-Данилова монастыря в Москве. В любом случае, хотя компаративность в исторической науке вещь необходимая, всё же российская церковная история нуждается теперь в национальной ориентации, связанной с сосредоточением на изучении, прежде всего, именно российских, а не украинских, белорусских или же чьих-то ещё проблем на бывшем советском пространстве.
Далее встаёт вопрос об аспектах исторического изучения религиозной ситуации в России в первое послесталинское двадцатилетие. Я теперь только обозначу их. Начну с аспектов, проще поддающихся изучению, переходя к тем, что требуют ещё новых исследований, при том что они являются наиболее значимыми.
Итак, необходимо обобщить тот, уже давно введённый в научный оборот, законодательный материал, который позволил проводить известную советскую религиозную политику в 1954-1972 годах. Однако здесь важной задачей исследователя станет выявление как на основе архивных данных, так и личных свидетельств характерных случаев административного произвола, с одной стороны, и защиты верующими своего священного права на свободу совести, с другой.
Затем следует, очевидно, в особой обстоятельной монографии рассмотреть весь спектр ведшейся в те годы антирелигиозной пропаганды. Многие здесь помнят, как в 2002 г. незабвенный Сергей Сергеевич Аверинцев обратил внимание на то, что её краеугольным камнем было отрицание историчности Иисуса Христа, ещё раз подчеркну, речь шла даже не об отрицании Его божественности, как обстояло дело в западном свободомыслии или же в либеральном христианстве, но именно Его историчности, когда термин «миф о Христе» преподносился именно как выдумка самого существования Иисуса из Назарета. Воистину, здесь сказался главный постулат советской политической практики – нет человека, нет проблемы, тем более, если речь идёт о Богочеловеке. Другое дело, что с выходом советской исторической науки на международную арену, её официальная приверженность т.н. «мифологической школе» становилась просто смешной, в связи с чем любопытно проследить попытки советских историков и религиоведов, начавшиеся с 1965 г. как-то выйти из создавшегося положения [7].
С другой стороны, в эти годы имели место и опыты христианской апологетики, как антитезы указанной пропаганде. Её тоже следовало бы рассмотреть в специальном исследовании.
Наконец, нужно изучать самое главное: характер православной религиозности в России в указанный период, к концу которого естественная смена поколений ясно обнажила продолжающийся поныне социальный кенозис церкви в нашей стране. Соответствующие опыты этого хотя и имеются, однако они нуждаются в уточнениях. Особое значение в связи с этим на фоне обрядовых суеверий, с которыми, кстати, в первую очередь и боролись на местах партийно-советские органы, в тот период приобрела (впрочем, речь здесь должна будет идти не о социальном феномене, а о единичных случаях) живая религиозность, миссионерство и открытое исповедание веры и правды церковной, даже до уз и смерти, как это имело место, кстати, уже спустя пять лет после снятия Хрущёва, в случае с Борисом Васильевичем Талантовым (1903-1971), чья личность и труды достойны самого серьёзного внимания.
Более внимательного изучения, чем это было до сих пор, требует явно обозначившийся в те годы коллаборационизм многих церковных деятелей с богоборческим советским государством, выразившийся, в том числе, и в прямом, носившем пропагандистский характер отступничестве. В любом случае, очевидно, что без указанного «сотрудничества», советская политика на религиозном фронте была бы куда менее эффективной.
Что касается использования РПЦ-МП во внешней политике СССР в указанный период, то здесь в последние полтора десятилетия исследователями было сделано немало. Однако и тут требуется много уточнений с введением в оборот новых документов, а главное, личных свидетельств, без чего, оказывается, затруднительно понять, как иные современные проблемы вырастают из не такого уж далёкого советского прошлого.
Так что, как видим, объём работы предстоит большой. Остаётся надеяться, что мои слова не будут тщетными и вдохновят деятелей отечественной и мировой церковно-исторической науки на новые более обстоятельные исследования в указанных сферах.
Игумен Иннокентий Павлов
Выступление на Международной научно-богословской конференции «О мирном и непримиримом противостоянии злу в церкви и обществе». [1]
[1] Выступление на Международной научно-богословской конференции «О мирном и непримиримом противостоянии злу в церкви и обществе». Москва, Свято-Филаретовский православно-христианский институт, 28-30 сентября 2005 года.
[2] Мои выступления в 2003 и 2004 гг., как известно, рассматривали темы «Народ Божий в России в первые послереволюционные, в 20-е и 30-е годы ХХ века» и «Российская религиозность в контексте переписи населения 1937 года».
[3] Последним ярким примером такого рода является книга профессора кафедры философии религии и религиоведения философского факультета СПбГУ, доктора философских наук С. Л. Фирсова Апостасия. «Атеист Александр Осипов» и эпоха хрущевских гонений на Русскую Православную Церковь. СПб: Сатис, 2004, 288 с.
[4] Наиболее близким нам примером этого может служить глава «Хрущевские гонения и послехрущевская советская церковная политика» в учебном пособии «Православная церковь в истории Руси, России и СССР» (М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 1996, с. 322-337), принадлежащем перу профессору Университета Западного Онтарио (Канада) Дмитрия Поспеловского.
[5] На русском языке по сей день наиболее в научном отношении добросовестным и обстоятельным сочинением, посвящённым эпохе гонений является 2-й том знаменитых «Лекций» В. В. Болотова История церкви в период до Константина Великого.
[6] См. таблицу «Статистические данные о положении Русской Православной Церкви в СССР (1945-1965) в монографии доктора исторических наук М. В. Шкаровского Русская Православная Церковь при Сталине и Хрущеве. М.: Крутицкое патриаршее подворье — Общество любителей церковной истории, 1999. – С. 399.
[7] Первым опытом такого рода была книга известного византиниста А П. Каждана От Христа к Константину. М.: «Знание», 1965, 303 с. Впрочем, это сочинение, рассчитанное не на специалистов, а на массового читателя не делает чести маститому учёному своими умолчаниями в отношении известных исторических свидетельств и очевидной идеологической заданностью.
