В среду вечером, на первой неделе великого поста, Наум Панфилыч Грабастов, именитый первой гильдии купец, потомственный почетный гражданин, коммерции советник и кавалер, изукрашенный и пр. и пр., заглянул в столовую, где за чаем сидела его жена, оплетая розовые баранки, и сказал:

— Аграфена Даниловна, пожалуйте-ка ко мне в кабинет на конгресс.

— Что такое у вас там? Говорите здесь,— отвечала жена, не поднимаясь с места.

— Ах, Боже мой! Можете же вы, наконец, оторваться от вашего угрызения баранок и пожертвовать мужу краткую аудиенцию! Предмет обширной важности и требует пространного обмозгования всеобщей умственности, так как я по своему собственному головному воображению могу впасть и в ошибку.

— Ну, пошли, поехали рацеи разводить! И как это вы любите словесную литературу! Говорите проще. Какой такой предмет? Верно, опять меня хотите членом в новую благотворительность записать? Согласна, записывайте.

— Можете же вы, наконец, подняться с седалища! Ведь не цементом к оному припаены. Пожалуйте в кабинет и будет при вас разрешение вопроса.

— Сейчас. Так хорошо уселась около самовара, и вдруг… Главное, уж я розовые баранки люблю.

— Связку баранок можете с собой захватить и грызть оные в кабинете во время наших прениев.

Жена встала с места и как утка, переваливаясь с ноги на ногу, направилась в кабинет. Там стоял повар с красным лицом и слонялся из угла в угол старший приказчик солидного вида, рассматривая висевшие на стенах картины.

— Приткнись, Аграфена Даниловна, на кресло и продолжай в этом тоне свое угрызение баранок. Садись, Никанор Павлов,— сказал Грабастов приказчику.— А ты, Савелий, подойди к нам поближе, — обратился он к повару и сам сел.— Предмет обсуждения вопроса следующий: завтра я звал к себе на хрен да на редьку, на кислую капусту двух приезжих московских осетров, так нужно правильное меню постного обеда составить по всем пунктам гастрономических принадлежностей.

— Что ж, это можно, Наум Панфилыч,— отозвался повар.

— Только, понимаешь ты, такие осетры, которые по части чревообъедения на своем веку виды видали и их ничем не удивишь,— продолжал хозяин.

— Народ-с восьмипудовой и в Москве из Славянского базара не выходят. Пюре гран-суфле, а уху янтарную так только на шампанском и потребляют,— прибавил приказчик.

— Постараемся-с, поверьте, что при конфузии из-за стола не встанете.

— Ну, то-то. Но главное, Бога ради, не подпускай ты ни скоромного масла, ни говяжьего бульона,— погрозил повару хозяин.— Потому московские осетры эти самые народ богобоязненный, посты строго соблюдают и в вере тверды. Они даже с лестовками Богу молятся и о подручники лбами стучат во время земных поклонов.

— Да что вы, Наум Панфилыч, помилуйте! — сказал повар.

— Нет, ты побожись, что скороми не припустишь, потому ежели осетры расчухают мясной вкус, то обидятся, и тогда мне насчет делов с ними — аминь. Кроме того, будет у меня отец протопоп им для компании.

— Ей-Богу, Наум Панфилыч, не припущу! Вот святая икона!..

— Смотри: за прегрешение по шапке. Ну-с, первое…

— Первое уху стерляжью можно пустить при налиме и на мадере,— сказал повар.

— Что уха стерляжья! В ней они по московским трактирам во вся дни живота своего купаются. Пусти щи из осетровой головизны. Все-таки вид не казенный…

— Можно и щи, а к ним расстегаи с вязигой и с налимьими печенками.

— Ну, и жарь щи из головизны с расстегаями. Аграфена Даниловна, как вы находите оные статьи постной агрономии?

— Прекрасно. Я люблю, и отец протопоп тоже любит.

— Вы о себе не заботьтесь, а делайте мечтание о московских осетрах,— заметил жене хозяин.— Только ты, Савелий, Бога ради, расстегаи на ореховом масле…— обратился он к повару.

— Господи! Да уж поверьте, что капли скороми не будет.

— Теперь второе…

— Стерлядь а-ля рюс, а то так форель с раковым соусом.

— Говорю тебе, что стерлядью их не удивишь. Лучше форельку аршинную подыскать, а на нее раков карякой поставить и омаровыми хвостами обложить. Никанор Павлов, как ты думаешь? — спросил хозяин, приказчика.

— Гатчинская форель для москвичей будет поудивительнее,— отвечал тот.— Тут нужно, тот сюжет, чтоб люди с жиру сбесились.

— Ну, форель. А на третье, Савелий?

— Жареное тельное из осетрины можно преподнесть.

— Осетрина у них на Москве писчей бумаге подобна и сию снедь в трактирах к рюмке листовки в завсегдатном виде подсовывают. А купи ты леща-зверя фунтов в десять, да начини его вязигой с молоками осетровыми, да и прожарь хорошенько в сухарях, чтоб его насквозь маслом пробрало. К лещу пикули английские можно подать.

— К лещу всенепременно пикули-с. Они мамон задорят.

— Лещ жареный — это уму помраченье!— облизнулся приказчик и прибавил:— А грибное-то, Наум Панфилыч, вы и забыли?

— Ах ты Боже мой! И из головы вон!— ударил себя по лбу хозяин.— А ты, Аграфена Даниловна, сидишь и молчишь!— упрекнул он жену.— Что же это за консилиум после этого? Баранки-то от тебя не сбежали бы. Да и ты, Савелий, молчишь. Вот осрамились-то бы! Скандал такой, что в гроб ложись.

— Я грибы и держал в голове, но хотел доложить вашей чести потом.

— Так сделай соус из белых грибов. Только еще раз тебя прошу: сметаны — ни-ни не подпускай. Шутка ли, какие дни-то теперь! Люди и с елеем не вкушают.

— Господи, да неужто я об двух головах! А на сладкое что прикажете?

— Компот из ананасов и свежей землянички припусти.

— Слушаю-с. Теперь довольно?

— Пунш-гляссе в середину пусти и на сей пище заговеемся. Кажется, будет сытно?

— Из-за стола не встанете,— махнул рукой повар.

— Мои мечтанья такие, что после расстегаев придется жилетки расстегивать,— сказал приказчик.— А уж леща одолевши, так и совсем разопреть. Я тут как-то, Наум Панфилыч, чиненого-то леща даже во сне видел — вот до чего к нему склонность питаю. А уж ежели белые грибы, то и умирать не надо!

— Еще бы!— согласился хозяин и прибавил: — А на закуску, Савелий, трех сортов икры, сельди, сардинки, маринованный угорь, сига копченого, семги, груздей да рыжичков мельче комариного носа и все прочее.

— Тридцать сортов наворотим-с.

Хозяин вздохнул.

— Ну, как гора с плеч! Аграфена Даниловна, Никанор Павлов, кажется, мы этим обедом московским осетрам можем нос утереть.

— Утрете-с. В грязь лицом ударять не придется. От такой еды даже на другой день в настоящее чувствие не придешь,— сказал приказчик и потер желудок от наслаждения.

— За сим письмом иди, Савелий, в свой кухонный департамент,— кивнул хозяин повару.

А приказчику сказал:

— А ты, Никанор Павлов, завтра поутру сходи в гостиницу и пригласи ко мне московских осетров еще раз. Хоть сам я и звал их, но лишний зов не мешает. Люди они нужные. Тебя, Никанор Павлов, я на обед не зову, потому знаю, что ты этих церемоний не любишь. Ты человек семейный и больше чувствуешь склонное житие к домашнему обеду при собственном халате и при жене с ребятишками, а потом, похлебавши, и на боковую. Так ведь?

Приказчик разинул рот от удивления, однако ответил:

— Так точно-с.

— И в разговорах у тебя будет затруднение. Ну, о чем ты будешь с московскими осетрами разговаривать?

— Это вы действительно.

— Ну, так ступай с Богом на мирное житие,— кивнул приказчику хозяин и подал ему руку.

Лейкин Николай «На хрен да на редьку, на кислую капусту»

Помощь сайту: Отправить 100 рублей

Одежда от "Провидѣнія"

Мастерская "Провидѣніе"

Источник — dzen.ru