Отвечая на вопрос о том, что из себя должен представлять российский консерватизм, в чем его роль и задачи, нам не надо изобретать велосипед, выдумывать якобы новое или заимствовать у чужих народов.
Достаточно обратиться к тому наследию, которое оставило нам целое поколение консервативных российских мыслителей второй половины XIX века, периода реформ Императора Александра II и их корректировки в царствование Александра III.
В связи с этим хотелось бы обратить внимание на творчество одного из самых выдающихся представителей так называемой идеологии «охранительства», Михаила Каткова.
В его замечательной статье «Национальная и антинациональная партии в России», опубликованной в 94-м номере «Московских ведомостей» от 4 апреля 1880 года мы читаем: «Нет ничего фальшивее толков о существовании в России партии консервативной и либеральной… Скажут: консервативную партию составляют люди, заинтересованные охранением порядка, а либеральную – люди, заинтересованные расширением свободы. Но почему одни будут заинтересованы охранением порядка, а другие расширением свободы? Всякий порядочный человек заинтересован сохранением порядка, и всякому мила свобода. Порядок и свобода, это две стóроны, два конца, два полюса одного и того же; они вместе стоят и вместе падают. Нельзя желать одного, не желая другого…».
Там же он пишет: «Как и везде, у нас есть и всегда будут частные интересы желающих сохранения или упразднения каких-либо порядков. Кому терять нечего, тому выгодны перемены, открывающие более широкую возможность к безнаказанному присвоению чужой собственности. Всякий консервативен, когда дело идет о своем кармане или о своих правах, всякий либерален на чужой или на казенный счет».
В статье «Условия плодотворности реформ» («Московские ведомости», № 1, 1864) М. Кактов восклицает: «Реформа! Преобразование! Почему эти привлекательные слова… перестали ласкать наш слух, почему мы не приходим в восторг от многочисленных проектов… и даже относимся к ним с недоверчивостью? Почему?.. А между тем как легко, как формально смотрят на дело преобразования иные из наших прогрессистов! Лишь был бы прогресс, – а какой прогресс, это многих из них нисколько не интересует. Они восхищаются или забавляются самим процессом преобразования, а о содержании реформ не спрашивают».
Эти слова, сказанные еще в позапрошлом веке, сейчас, в начале ХХI века не только не утратили, но, может быть, приобрели еще большее значение. Действительно, оснований для противопоставления консерватизма и прогресса, консерватизма и свободы не существует. Заблуждение о том, что консерватизм есть враг прогресса, суть результат ошибочного, обывательского понимания самого прогресса. Говорят, что прогресс – это движение вперед. Но, под движением вперед понимают при этом только приближение к цели. Однако, приближение не ко всякой цели есть настоящий прогресс. Прогрессом можно по праву называть движение только к той цели, достижение которой есть благо и, поскольку мы действительно живем «не в каком-нибудь воздушном царстве, но в России, это должно быть благом, прежде всего, для России, для ее народа.
В статье «Потребность прочного единения» («Московский ведомости», № 205, 1863) читаем: «В эпоху преобразований, все охватывающих и все изменяющих не худо иногда войти в себя и спросить, куда мы идем, что мы делаем, что мы оставляем позади, что мы берем с собой... Каковы бы ни были преобразования, задуманные нами, к чему бы они ни клонились, что бы они нам ни обещали, они должны быть совершены не в каком-нибудь воздушном царстве, но в России, в этом нам всем известном русском государстве, где жили наши предки, где живем мы сами…».
«Нет ничего нелепее вопроса о либеральных или консервативных мерах вообще, без отношения к кому-нибудь или к чему-нибудь. Прежде всего, требуется знать, о каком субъекте мы заботимся, к какому субъекту прилагаем меры. Политическим субъектом для нас есть, конечно, Россия. Национальная партия может желать только того, что полезно России, что ей во благо, а не того, что либерально или консервативно. Наоборот, для людей антинациональной партии хорошо то, что ослабляет Россию в ее государственном составе, что вносит смуту в ее общественную жизнь: чем хуже, тем лучше, вот девиз этой партии» («Национальная и антинациональная партии в России»).
«Мы все хотим лучшего (кто не хочет лучшего?), - пишет М. Катков в той же статье «Потребности прочного единения», - но мы должны помнить, что лучшее должно быть лучшим не для чего-либо иного, а именно для этой великой единицы, называемой, с одной стороны, русским народом, а с другой – русским государством. Как бы ни были хороши наши планы, хороши они могут быть только в том случае, если будут удовлетворять требованиям этого политического организма и будут способствовать его крепости и здоровью...»
В статье «К какой принадлежим мы партии?» («Русский вестник», т. 37, №2, 1862) М.Катков делает парадоксальное, на первый взгляд, заявление: «Истинно прогрессивное направление должно быть в сущности консервативным, если только оно понимает свое назначение и действительно стремится к своей цели. Чем глубже преобразование, чем решительнее движение, тем крепче должно держаться общество тех начал, на которых оно основано и без которых прогресс обратится в воздушную игру теней. Все, что будет клониться к искоренению какого-нибудь существенного элемента жизни, должно быть противно прогрессивному направлению, если только оно понимает себя. Всякое улучшение происходит на основании существующего…
Всякое преобразование, всякое усовершенствование может происходить только на основании существующего с сохранением всех его сил, всех его значительных элементов. Общественное устройство не может по произволу отказываться от того или другого начала, которое требуется его нормой…
Во всяком историческом развитии есть известная сумма элементов, из которых оно слагается, так что при отсутствии того или другого из них оно вовсе невозможно, или невозможно в своем нормальном виде. Исключить какие-либо существенные начала из данного развития значит изменить сущность вещей,.. значит иметь в виду что-нибудь другое, а не то, о чем идет речь. Исключить из общественного развития какое-нибудь начало, которое служит одним из необходимых условий человеческого общества, значит обессилить общество, изуродовать его, подвергнуть его болезням тяжелым и опасным, от которых придется лечиться… Что может быть предметом сознательного и разумного хранения? Никак не отживающие формы, которые рушатся сами собой. Истинным предметом хранения должны быть не формы, а начала, которые в них живут и дают им смысл. Всякая опасность, которой подвергается какое-либо начало, живущее в обществе, вызывает в чуткой среде проявление охранительных сил. Интерес охранительный состоит не в том, чтобы помешать дальнейшему развитию начала, которое ему дорого, но чтоб обеспечить и оградить самое его существование. Консерватизм есть живая, великая сила, когда он чувствуется в глубоких корнях жизни, а не в поверхностных явлениях, когда он относится к существованию зиждительных начал человеческой жизни, а не к формам, в которых они являются. Формы дороги для него только в той мере, в какой еще чувствуется в них жизненное присутствие начала; они дороги для него, пока с ними тесно связано существование живущего в них начала...
Чуткий, понимающий себя консерватизм, не враг прогресса, нововведений и реформ; напротив, он сам вызывает их в интересе своего дела, в интересе хранения, в пользу тех начал, которых существование для него дорого; но он с инстинктивной заботливостью следит за процессом переработки, опасаясь, чтобы в ней не утратилось чего-либо существенного. Истинно-охранительное направление, в сущности, действует заодно с истинно-прогрессивным, но у каждого есть своя определенная функция в одном общем деле, и в своих частных проявлениях они беспрерывно могут расходиться и сталкиваться.
Плохие те консерваторы, которые имеют своим лозунгом statu quo, как бы ни было оно гнило, которые держатся господствующих форм и очень охотно меняют начала. Для таких все равно, какое бы ни образовалось положение дел, для них все равно, какая бы комбинация ни вступила в силу; им важно только знать, на которой стороне власть. Они презрительно относятся к прошедшему и цинически смотрят на будущее. Нынче они посвящают свои охранительные услуги монархии, завтра они явятся такими же ревностными хранителями власти в республике и вслед затем поступят на службу к диктатору. Они следят только за переходами власти. Им все равно, утратится или не утратится то или другое начало в организации общественной жизни; им нужно только, чтобы где-нибудь и как-нибудь образовалась власть, вокруг которой они всегда с поспешностью сгруппируются, не спрашивая более ни о чем. Они равнодушны к интересу свободы, который составляет душу доброго консерватизма».
Таким образом, обобщая вышесказанное, можно заключить, что задача настоящего консерватизма состоит в отыскании, сохранении и применении в жизни существенных начал, которые проверены временем и носят абсолютный характер. Его задача, образно выражаясь, в том чтобы поверять поэзию прогресса алгеброй традиции и здравого смысла. Коротко говоря, консерватизм и есть традиция плюс здравый смысл, одной из составляющих которого является свобода, как ответственный выбор.
В деятельности, как индивидуума, так и целых сообществ не существует нравственно безразличных поступков. Все, что совершается людьми, имеет моральное значение и подлежит моральной оценке. Критерий оценки, как известно, должен находиться вне оцениваемого объекта. О формальной, технической стороне прогресса свидетельствует эффективность движения, его скорость и издержки. О сути прогресса – соответствие приближаемой цели духовно-нравственному императиву. Именно этот императив позволяет различать добро и зло. Именно этот императив позволяет определить, что направлено во благо России, а что причиняет ей вред. Именно духовно-нравственный императив очерчивает те границы, за которыми свобода, являющаяся в их пределах осознанным самоограничением, превращается в разнузданность, во власть силы и вседозволенность и, в конце концов, в хаос и угнетение. Именно такой императив, найденный и хранимый консеватизмом, позволяет адекватно реагировать на разрушительный вызов, ставший в наше время угрозой не только порядку, но и истинной свободе.
Возвращаясь к трудам Михаила Каткова, процитируем следующие строки из статьи «Что значит слово «реакция»?» («Московские ведомости», № 79, 1881): «У нас теперь в большом ходу слово «реакция». Этим словом перекидываются как самым ругательным. Им запугивают наш слабоумный либерализм. Но скажите ради Бога, не есть ли отсутствие реакции первый признак мертвого тела? Жизненный процесс не есть ли непрерывная реакция, тем более сильная, чем сильнее организм? Наши либералы, или вернее их руководители, которые их дурачат, хотят, чтобы Россия оставалась мертвым телом, неспособным реагировать, какие бы дела над ней ни творились. Совершаются страшные события, и что же! – хотят, чтоб они не произвели никакой перемены ни в настроении общества, ни в правительстве. Хотят, чтобы мы продолжали следовать как ни в чем не бывало путем обмана, чтобы посредством реакции живого и сильного организма мы не выбросили из себя болезнетворное начало, которое отравляет его. Горе нам, если мы не способны даже теперь оказать спасительную реакцию, которая состоит не в том, как думают наши гнилые либералы и политические плуты, держащие их на поводьях, чтоб ухудшить наши дела, – а напротив, чтоб их улучшить, чтобы вывести их на прямой путь, чтоб оздоровить их…».
В статье «Истинный и фальшивый либерализм» («Московские ведомости» № 178, 1863) М. Катков продолжает: «Истинный либерализм есть сила, а не уступчивость. Он отрекается от произвольных мер для того, чтобы упрочить порядок и законность. Истинный либерализм не есть и мягкость, – мягкость ко всему, и к хорошему, и к дурному. Такая мягкость есть тот же произвол, только обращенный в другую сторону и еще более опасный, чем произвол жестокости, потому что поощряет преимущественно дурное. От такой мягкости терпит законность; ею пользуются нарушители закона; истинно либеральные элементы общества она отталкивает от себя…».
«Жизнь есть борьба; в ней есть и положительные, и отрицательные силы; в ней совершаются и созидания, и разрушения. Но хорош ли тот либерализм, который захотел бы предоставить свободу силам отрицания и разрушения на счет сил положительных и созидающих? Хорош ли тот либерализм, который захотел бы предоставить свободу, помимо собственных сил народа, началам чуждым и враждебным ему? Мы сплошь и рядом слышим, как под свободной мыслью и свободным действием разумеется мысль и действие отрицательного свойства. Печальный и пагубный софизм! Без сомнения, где жизнь, там и отрицательные начала, враждующие против нее. Но можно ли допустить, можно ли здравосмысленно пожелать, чтобы, жизнь в своих оргнических силах оставалась связанной, а воля была предоставлена только тому, что ее разрушает и разлагает, и чтоб она была беззащитно предана действию этих разлагающих начал» («Либерализм в России»).
Итак, действительно, нет никакого непреодолимого антагонизма между консерватизмом и прогрессом. Консерватизм – это условие прогресса, его основа, его здравый смысл, это здоровый, настоящий либерализм, не ведущая к духовно-нравственному оскудению свобода ради свободы, а свобода ради вечного, неизменяемого во времени добра.
Помощь сайту: Отправить 100 рублей
Одежда от "Провидѣнія"
Мастерская "Провидѣніе"
Источник — monarhist.info
