Русский национализм состоит не в том, чтобы всяческими средствами, вплоть до преднамеренной лжи, выгораживать русский народ и покрывать его грехи и преступления, оправдывать слабости его характера и прославлять его сомнительные «достижения».
Русский национализм состоит в том, чтобы совершенствовать русский народ, шлифовать его угловатую природу, понуждать ленивого и лукавого от рождения русского человека к развитию, главным условием которого является честная и нелицеприятная самокритика.
Лучшие русские люди во все времена боролись с народной косностью, с извечным русским пьянством, с хамством и сквернословием, и покуда лучшие русские люди были одновременно и правителями России, русская нация не только шла по пути научного и культурного прогресса, но и вообще продолжала оставаться единой нацией, сплочённой высочайшей по своему духовному напряжению религиозно-политической идеей Святой Руси.
Конечно, среди русских людей никогда не было недостатка в гениях и вообще в людях большого ума, но нередко даже в православной (официально) России такие пророки не находили должного понимания и поддержки. Одним из них был великий русский писатель Николай Семёнович Лесков (1831-1895), известный в советской школьной литературе по своему сказочному произведению «Левша». И хотя к концу своей жизни Н.С. Лесков, под влиянием тягостных впечатлений о невысоком нравственном уровне церковно-служителей и активной еретической проповеди Льва Толстого, отходит от истинного Православия, всю его предшествующую публицистическую и государственную деятельность, вдохновляемую верой во Христа, следует рассматривать как полезную и достойнейшую.
Ниже приводятся отрывки из очерка Н.С. Лескова Еврей в России, написанного им для «Высшей комиссии по пересмотру действующих о евреях в империи законов». Комиссия, возглавляемая графом Паленом, была создана царским правительством для выяснения причин погромов в период 1881-1883 годов в Российской Империи.
Хотя работа Лескова является уникальным произведением по еврейскому вопросу, в ней бесполезно искать обвинений евреев во всех бедах России, как то было бы, очевидно, приятно большинству представителей современной правой политической субкультуры, считающих себя «русскими националистами».
Отдавая должное известной мере участия еврейских общин в антигосударственных предприятиях, и вообще — еврейскому племенному характеру, сформированному отчасти под влиянием талмудизма, орловский дворянин Николай Лесков обращает внимание Правительства на собственные русские грехи и пороки, которые без какого-либо участия еврейства и были подлинными причинами великорусской нищеты.
Для наглядности, Лесков, сравнивает великороссов (русских) с малороссами (украинцами), культуру и быт которых близко знал. И, к стыду русских, объективные факты свидетельствуют не в нашу пользу.
…Вся местность, называемая некоторыми «Киевскою Русью» в отличие от коренной «Руси Московской», есть прекрасный край, где нравственность жителей стоит значительно выше московской. Малоросс боится всякого обмана, он боится и «жида», и москаля, хотя жида он боится несколько менее, а москаля несколько более. Москаля хохол иначе себе и не представляет, как обманщика, как предприимчивого, пронырливого и ловкого человека, с которым человек тихого малороссийского характера никак не может справиться. Когда москаль хвалится (в «Катерине» Шевченко), он говорит: «Кого наши не надуют». Вместо слова «солгать» малороссы говорят: «не кажите по-московськи»; хвастать тоже называется «москаля свезть». Такие обороты народного сложения показывают, что малоросс в самом деле весьма боится способнейшего к обману великоросса и не чувствует симпатий к его разухабистой натуре…
В какое мере это непрактично, в той же и несправедливо, ибо единая держава российская, конечно, не желает и не должна рознить свой взгляд на великороссов и малороссов или белоруссов так, как будто одни ей родные дети, а другие подкидыши или пасынки. Русь Владимира, как и Русь Андрея Боголюбского, вся ныне составляет единую страну, равно близкую державным заботам русской короны…
Ум малоросса приятный, но мечтательный, склонен более к поэтическому созерцанию и покою, а характер этого народа мало подвижен, медлителен и не предприимчив. В лучшем смысле он выражается тонким, критическим юмором и степенною чинностью.
В живом, торговом деле малоросс не может представить никакого сильного отпора энергической натуре еврея, а в ремеслах малоросс вовсе не искусен. О белорусе, как и о литвине, нечего и говорить…
Если судить по количеству нищих, то наибольшее число их, как известно, падает на долю Москвы, Тулы, Орла и Курска и их губерний, находящихся совсем не в неблагоприятных условиях…
Стоит только вспомнить деревни малороссийские и великорусские, черную, курную избу орловского или курского мужика и малороссийские хутора. Там опаленная застреха и голый серый взлобок вокруг черной полураскрытой избы, — здесь цветущая сирень и вишня около белой хаты под густым покровом соломы, чисто уложенной в щетку. Крестьяне малорусские лучше одеты и лучше едят, чем великороссы. Лаптей в Малороссии не знают, а носят кожаные чоботы; плуг возят здесь двумя, тремя парами волов, а не одною клячонкою, едва таскающею свои собственные ноги. И при этом, однако, еще малороссийский крестьянин гораздо ленивее великорусского и более его сибарит: он любит спать в просе, ему необходим клуб в корчме, он «не уважает» одну горелку, а «потягае сливняк и запеканку, яку и пан пье», его девушка целую зиму изображает собою своего рода прядущую Омфалу, а он вздыхает у ее ног. Она прядет с комфортом не у скаредного дымящего светца, в который воткнута лучина, а у вымоканной жидом свечки, которую приносит девушке вежливый парубок и сам тут же сидит вечер у ног своей Омфалы. Это уже люди, которым доступны и нужны дешевные нежности.
По совести говоря, не надо быть особенно зорким и особенно сильным в обобщениях и сравнениях, чтобы не видеть, что малороссийский крестьянин среднего достатка живет лучше, достаточнее и приятнее соответственного положения крестьянина в большинстве мест великой России.
Если сравним наихудшие места Белоруссии, Литвы и Жмуди с тощими пажитями неурожайных мест России или с ее полесьями, то снова и тут получим такой же самый вывод, что в России не лучше…
И так «лучше» живет не один крестьянин, а и другие обыватели. Известно, что здесь лучше живет и городской и местечковый мещанин, а малороссийское духовенство своим благосостоянием далеко превосходит великорусское. Малороссийский сельский священник никогда собственноручно не пашет, не сеет и не молотит и унижается за грош перед суеверным простолюдином. Он не дозволяет катать себя по полю, чтобы репа кругла была, и не дает чесать своих волос, чтобы лен зародил длинный. Малороссийский батюшка ездит не иначе как в бричке с кучером, да иногда еще на четверке.
Человек, имевший случаи наблюдать то, что нами здесь излагается, вероятно, не увидит в нашем описании никакой натяжки и согласится, что все лица, о которых мы упомянули, в Малороссии живут лучше, чем в великой России.
Нравы в Малороссии и в Белоруссии везде сравнительно много выше великорусских. Это общепризнанный факт, не опровергаемый никем и ничем, ни шаткими и сбивчивыми цифрами уголовной статистики, ни высоким и откровенным словом народной поэзии.
Малороссийская звучная песня, как дар лесных дриад, чиста от выражения самых крайних помыслов полового схождения. Мало того, малороссийская песня гнушается бесстыжего срамословия, которым преизобилует народное песнетворчество в России. Малороссийская песня не видит достойного для себя предмета во всем, что не живет в области сердца, а привитает, так сказать, у одной «тесовой кроватки», куда сразу манит и здесь вершит любовь песня великорусская. Поэзия, выражающая дух и культ народа в Малороссии, без сомнения, выше, и это отражается во все стороны в верхних и нижних слоях общества. Лермонтов, характеризуя образованную малороссиянку, говорит: «От дерзкого взора в ней страсти не вспыхнут пожаром, полюбит не скоро, зато не разлюбит уж даром». И, нисходя отсюда разом к нижайшей степени женского падения, отмечает другой факт: нет примера, чтобы малороссийская женщина держала притон разврата…
Возьмем те времена, когда еще не было публицистов, а были только проповедники, и не было повода нарекать на жидов за растление русского народа пьянством. Развертываем дошедшие до нас творения св. Кирилла Туровского в XII веке, и что же слышим: святой муж говорит уже увещательные слова против великого на Руси пьянства; обращаемся к другому русскому святому, — опять тоже Кириллу (Белозерскому), и этот со слезами проповедует русским уняться от «превеликого пьянства», и, к сожалению, слово высокого старца не имеет успеха. Святость его не одолевает хмельного загула, и Кирилл делает краткую, но ужасную отметку: «Люди ся пропивают, и души гибнут».
«История церкви» (Митрополита Макария, проф. Голубинского и Знаменского), равно как и «История кабаков в России» (Прыжова) представляют длинный ряд свидетельств, как неустанно духовенство старалось остановить своим словом пьянство великорусского народа, но никогда в этом не успевало. Напротив, случались еще и такие беды, что сами гасильники загорались… «Стоглав» встретил уже надобность постановлять, чтобы «священнический и иноческий чин в корчмы не входили, не упивались и не лаяли». Так духовенство, обязанное учить народ словом и примером, само подпало общему обвинению в «пьянственном оскотении». Миряне жалуются на учителей, а учители на народ, — на «беззаконников от племени смердья». Об этом говорят живая речь народа, его песни, его сказки и присловья и, наконец, «Стоглав» и другие исторические материалы о лицах белого и черного духовенства, которые были извергаемы или отдаваемы под начало в монастыри. Пьяницы духовного чина прибывали в монастыри в столь большом количестве, что северные обители протестовали наконец против такого насыла и молили начальство избавить их от распойных попов и иноков, которые служат вредным примером для монахов, из числа коих им являлись усердные последователи и с ними вместе убегали.
Явление — ужасное, но, к несчастию, слишком достоверно засвидетельствованное для того, чтобы в нем возможно было сомневаться… Как св. Кирилл Белозерский, так и знатные иностранцы, посетившие Россию при Грозном и при Алексее Михайловиче, относили русское распойство прямо к вине народного невежества, — к недостатку чистых вкусов и к плохому усвоению христианства, воспринятого только в одной внешности. Перенесение обвинения в народном распойстве на евреев принадлежит самому новейшему времени, когда русские, как бы в каком-то отчаянии, стали искать возможности возложить на кого-нибудь вину своей долгой исторической ошибки. Евреи оказались в этом случае удобными; на них уже возложено много обвинений; почему же не возложить еще одного, нового? Это и сделали.
Поэты и прозаики, изображавшие картины русского распойства, не преувеличивали дела, а, напротив, художественная литература наша не выразила многого, ибо она гнушалась простонародности до Пушкина (в поэзии), до Гоголя (в повествовании) и до Островского (в комедии). А потому вначале в литературе замечался недостаток внимания к сельскому быту, и она впала в ошибочный сентиментализм. Иначе художественная литература отметила бы сцены еще более возмутительные, как, напр., старинное пропойство жен и уступку их во временное пользование за вино и брагу, что, как явствует из дел, еще не совсем вывелось и поныне…
«Страсть к питве» на Руси была словно прирожденная: пьют крепко уже при Святославе и Ольге: при ней «седоша Древляне пита». Св. князь Владимир публично сознал, что «Руси есть веселие пита», и сам справлял тризны и братчины и почестные пиры. Христианство, которое принял св. Владимир, не изменило его отношения к пиршествам. «Постави князь Владимир церковь в Василеве и сотвори праздник велик, варя 300 провор меду».
Некоторые ученые полагают, что этой склонности самого князя к «почестным пирам» Русь в значительной степени обязана тем, что она не сделалась магометанскою. При Тохтамыше «русские упивахуся до великого пьяна». Со временем эту страсть «к питве» захотели было уничтожить — так, при Иване III народу было запрещено употреблять напитки; при его преемнике кн. Василии отгородили слободу «в наливках», где могли пить и гулять его «поплечники», т. е. сторонники и преданные слуги. Иван Грозный, взяв Казань, где был «ханский кабак», пожелал эксплоатировать русскую охоту к вину в целях государственного фиска, и в Московской Руси является «царев кабак», а «вольных винщиков» начинают преследовать и «казнить». Новою государственною операциею наряжены были править особые «кабацкие головы», а к самой торговле «во царевом кабаке» приставлены были особые продавцы «крестные целовальнички», т. е. люди клятвою и крестным целованием обязанные не только «верно и мерно продавать вино во царевом кабаке», но и «продавать его довольно», т. е. они обязаны были выпродавать вина как можно больше. Они имели долгий присягу об этом стараться и действительно всячески старались заставлять людей пить, как сказано, «для сбору денег на государя и на веру». Такой же смысл по существу имели контракты откупщиков с правительством в 28 великороссийских губерниях в откупное время…
Сначала народ и духовенство просили «снести царевы кабаки», потому что «подле государева кабака жить не мочно», но потом привыкли и перестали жаловаться. Удивительно ли после этого, что люди, от природы склонные к пьянству, при таких порядках распились еще сильнее, а те, которым и не хотелось пить, стали прилежать сему делу, «заневолю плакав», чтобы только избежать «смертного боя»…
Вспомним одно, что в целом мире ни у какого народа нет такой эпопеи обмана, как «Мертвые души», и не забудем характерного замечания того англичанина, который, по прочтении поэмы Гоголя, сказал, что «этот народ непобедим», ибо «такой плут, как Чичиков, ни в каком другом народе не мог родиться»…
Помощь сайту: Отправить 100 рублей
Одежда от "Провидѣнія"
Мастерская "Провидѣніе"
Источник — http://zarenreich.com/
